Заживо погребённые, или восемнадцать страшных дней июня 1944-го
Фото: Бегомльский музей
В такое трудно поверить – в подземном госпитале, вырытом партизанами среди болот возле деревни Савский Бор, 18 суток сумели продержаться почти сорок человек. Практически без еды и лекарств – их оставили медсёстрам на 2-3 дня, надеясь на скорое освобождение. Но выдержать пришлось две с половиной недели. Выжили все, даже пятилетняя девочка. Чудо? Нет! Невероятный подвиг медсестёр и партизан!
Это случилось в июне 1944 года – перед самым освобождением Беларуси. Бегомльский район (сегодня это Лепельский район Витебской области – прим.авт.) стал во время войны одним из центров партизанского движения.
Здесь действовала бригада «Железняк» под командованием Ивана Филлиповича Титкова. Да ещё как действовала – в декабре 1942 года партизаны прервали кратчайший путь сообщения между Минском и Витебском, а уже к началу 1943-го очистили от фашистов весь Бегомльский район во главе с райцентром. Так была образована Борисовско-Бегомльская партизанская зона. Воевали здесь в основном местные жители – это было очень важно, потому что они знали и местность, и людей.
Фото: Бегомльский музей
Партизаны выработали особую тактику борьбы с карателями. Основной принцип: не отступать туда, куда гонит враг, не оседать в окружении, не организовывать перманентной обороны, а прорываться и стараться выйти во фланги и в тылы врага.
Из воспоминаний партизана Григория Моисеевича Каплана:
«Бригада «Железняк» была крупным и боеспособным партизанским соединением, в котором был порядок. Комбриг, полковник Титков, пользовался авторитетом, и свои отряды держал в кулаке. В составе бригады была своя артиллерийская техника, целый парк мотоциклов и прочей техники, но что самое главное, в их зоне ответственности находился партизанский аэродром, обслуживающий нужды Минского соединения. По ночам на самолетах нам привозили оружие, боеприпасы, продовольствие, а на обратном пути забирали тяжелораненых. Моей роте несколько раз приходилось охранять этот лесной аэродром. Еды и одежды у партизан хватало, и дисциплина была на уровне…
Отряды лесных мародёров, шастающие по лесам и маскирующиеся под «советских партизан», старались не связываться с партизанами «Железняка», так как Титков мародерские группы ненавидел и расправлялся с ними без жалости».
Антипартизанскую операцию «Коттбус» фашистам пришлось свернуть.
Естественно, оккупанты, до одури боявшиеся партизан, всеми силами старались выкурить их с Бегомльщины. Даже разрабатывали целые операции. Так, в мае-июне 1943 года силами специально сформированной группировки войск под общим названием «Боевая группа Готтберга» была организована карательная операция «Коттбус». Возглавил карателей бригаденфюрер СС и генерал-майор полиции фон Готтберг.
Только рано было потирать руки – отпор фашистам дала бригада «Железняк». Партизаны уничтожили свыше 800 гитлеровцев, 4 танка и бронемашины, подорвали 7 эшелонов, захватили 1690 единиц разного оружия. Да ещё и пополнили при этом свою численность – разгромив Власовскую дивизию СС под командованием Гиль-Родионова, взяли оставшихся горе-воителей вместе с командованием в свои ряды.
Фон Готтбергу было нечем порадовать начальство, кроме, конечно, массового уничтожения и взятия в плен мирных жителей. Тут да, отличились, нет слов: разбомбили около 2 000 домов, убили 2024 и угнали в Германию 894 человека. Антипартизанскую операцию пришлось свернуть, к тому же выделенные на неё силы понадобились на других участках фронта.
Фото: Бегомльский музей
Ещё одну попытку оккупанты предприняли в мае-июне 1944 года. По замыслу фашистов в результате масштабной операции «Kormoran» («Баклан») в округе в живых не должно было остаться ни одного партизана. Для этого в бой были брошены огромные силы – более 80 тысяч солдат, авиация и другая техника. Бегомль был взят в блокаду. Особенно многочисленны были враги в районе Домжерицких болот – 700 человек на километр. Каратели шли цепью на расстоянии полтора метра друг от друга, прочёсывая местность. Силы оказались слишком неравны.
«Нужно будет, умрите, но те, кто в землянках, в руки к фашистам попасть не должны».
5 июня фашистами был захвачен Бегомльский партизанский аэродром, рядом с которым находился госпиталь, куда свозили раненых и больных тифом из всех бригад и отрядов. Пока ещё была такая возможность, партизаны эвакуировали пациентов за линию фронта. Последние самолёты улетали с аэродрома уже под вражеским обстрелом. Осталось около трёх десятков человек (точное количество так и не было установлено историками).
Из воспоминаний Николая Селюка, комиссара восьмого отряда бригады «Железняк» (здесь и далее воспоминания очевидцев тех событий, опубликованные в белорусском издании tut.by из книги «Памяць. Докшыцкі раён» (Минск, «Белорусская энциклопедия имени Петруся Бровки», 2004 год) и документального фильма «Восемнадцать дней и ночей» («Беларусьфильм», 1984 год, режиссер Ричард Ясинский) – прим.авт.):
«Во время блокады раненые и больные, кто мог двигаться, брали оружие и уходили из госпиталя в свои отряды. Эти 30 никуда уйти не могли. Были среди них и без рук, и без ног. Многие были без сознания, бредили. Это в основном тифозные…»
Нужно было срочно принимать какое-то решение, чтобы раненые не попали в плен к фашистам. И оно было найдено. Прямо посреди Домжерицких болот партизаны выкопали две землянки, в одну из которых поместили больных тифом, в другую – тяжелораненых. Хотя землянками эти сооружения было трудно назвать – это были просто ямы, тщательно замаскированные сверху.
Фото: Бегомльский музей
Вот как рассказывал об этих сооружениях, больше напоминавших коллективные могилы, Николай Селюк:
«Каждая (яма) – 10 метров в длину, 2 – в ширину и 1 метр – в высоту. Лежать, сидеть можно, но не встать. Глубже копать нельзя было. Вокруг болото. Стали бы глубже копать, получили бы пруд вместо землянки. На полу – настил из жердей, на потолок тонкие брёвна пошли. Тут жерди не годились: могли бы не выдержать земли, прогнуться. Мы сверху всё землёй засыпали, землю заровняли и застлали мхом. Даже можжевельник и ягодник сверху в мох посадили. Выкопанную землю за километр отвезли и в болото высыпали…»
Воздухоотводом служил люк, выведенный наружу. Его закрыли ящиком с землёй и постарались замаскировать каждую щель. А для того, чтобы в землянки поступал воздух извне, вывели небольшое отверстие под корни сосны.
Попытались создать хоть какие-то удобства, накрыв нары для больных еловым лапником, а пол застелили домоткаными ковриками.
Командир бригады «Железняк» Иван Титков отрядил сотню человек для охраны этого подземного госпиталя. Бойцам было приказано в случае появления врага вызывать огонь на себя: «Нужно будет, умрите, но те, кто в землянках, в руки к фашистам попасть не должны».
«Комбриг попрощался с нами, как со смертниками: понимал, что такое сто человек против нескольких тысяч», — рассказывал впоследствии Николай Селюк.
Все понимали – случиться может всё, что угодно.
Как потом засвидетельствовал Василий Лещинский, начальник санитарной службы бригады «Железняк», за ранеными вызвались ухаживать четыре фельдшера: Евфросиния Грибоедова, Наталья Кульба, Надежда Терех, Лидия Родион – и три санитарки: Лидия Болбукова, двоюродные сестры Лукерья Передня (ее все называли Луцейкой) и Антонина Передня. Девушки, младшей из которых, Тоне, было всего 15 лет, добровольно согласились замуровать себя в земле. Да, все рассчитывали, что лазарету нужно продержаться всего два-три дня, но и понимали в то же время – случиться может всё, что угодно.
Из воспоминаний Василия Лещинского о героизме медсестёр и фельдшеров:
«Как прикажешь живому человеку добровольно в землю замуроваться? У больных и раненых другого выхода не было: или под землю, или [в землю]… Евфросиния Ивановна Грибоедова, фельдшер наш, первая сказала: «Я буду с ранеными: что им – то и мне». […] Думал я, что медсестёр уговаривать придется. А Наташа Кульба – красавица была такая, что глаз не отвести, говорит: «Не нужно, Василий Иванович, нас просить. Надо – значит, надо. Мы остаёмся с больными и ранеными. Не бросать же их одних».
Фото: Надежда Терех
Кстати, Лидия Родион и Надежда Терех уже имели опыт работы в подземном госпитале. Вот что об этом написала Алла Романовна Королевич, главный хранитель фондов Музея истории медицины Беларуси:
«Как только 43 отдельных армейских и охранных формирования, участвовавших в карательной операции «Коттбус», были отведены из Борисовско-Бегомльского партизанского оперативного района, командование бригады «Железняк», учтя уроки событий с лесным госпиталем, решило вопрос надёжного укрытия раненых. В лесном массиве, окружающем озеро Домашковское, со строжайшим соблюдением правил самой искусной маскировки был сооружен подземный партизанский госпиталь на 200 койко-мест.
Для этой цели в лесисто-холмистой местности с почти непроходимым буреломом выбрали крупный, поросший густым лесом песчаный холм. Методом подземной проходки был вырыт главный тоннель высотой 1,9 м. Вправо и влево от него отходили боковые тоннели, в которых размещались палаты больных, операционная, процедурная и другие лечебные помещения и комнаты медперсонала. Электрическое освещение работало от аккумуляторов. Система вентиляции была спрятана под крупной решеткой с набросанным на неё хворостом, а затем – мхом.
Выход из подземелья был оборудован под корневищем поваленной бурей огромной сосны. Дверь находилась в глубине подкорневой промоины и была снаружи очень искусно замаскирована насыпанным и скреплённым клеящими веществами слоем песка. Последние три метра до неё в госпиталь проходили по изогнутому оголенному корневищу, оставшемуся в земле после выворачивания сосны ветром. На нём, как и на прилегающей к входу поляне, поросшей плотным выгоревшим мшанником, не оставалось следов.
Старшим врачом подземного партизанского госпиталя был опытный хирург Григорий Алексеевич Сырников. До войны он заведовал Минским областным отделом здравоохранения. Много самых сложных операций провёл Григорий Алексеевич и в районе партизанских боёв на крестьянских столах, лавках и в условиях подземного госпиталя. Всегда серьёзный, сосредоточенный и спокойный, он в самой сложной обстановке хладнокровно оперировал, чем снискал глубокое уважение коллектива партизанской бригады. Помогали ему медсестры Лидия Яковлевна Родион, Надежда Ильинична Терех и фармацевт Клавдия Константиновна Вершковская».
«Больные то приходили в сознание, то снова теряли его, и просили пить».
Но вернёмся к госпиталю среди Домжерицких болот. Старшей в лазарете назначили 29-летнюю Ефросинью Грибоедову. Ещё осенью 1942 года Фрося отправилась к партизанам, приведя с собой в отряд трёхлетнюю дочку Лилю. Так что ребёнку пришлось вместе со взрослыми переносить все тяготы жизни лесных народных мстителей. Попала малышка и в подземный госпиталь – ей на тот момент было всего пять лет.
Как уже было сказано выше, перед «подземными» жителями была поставлена задача – продержаться двое-трое суток. Согласно этому сроку оставили и продовольствие, и медикаменты, и воду… Только люди провели там 18 суток. Никто за это время ни разу не вышел наружу. Точных дат историки так и не выяснили, но согласно некоторым данным, госпиталь действовал с 10 по 28 июня.
В каких же условиях пришлось прожить эти долгие 18 суток? Встать в полный рост в подземелье было невозможно, поскольку, как уже говорилось, высота «потолка» была один метр. Поэтому медсёстрам приходилось ухаживать за больными и ранеными, передвигаясь между нар либо на коленях, либо ползком на четвереньках.
Провизии было очень мало – сухари делили на маленькие порции. Иногда раненым давали немного сала. Несмотря на то, что есть хотелось до одури, медсёстры строже всего относились к собственному пайку, и даже держали небольшой запас – в случае, если находящиеся без сознания раненые придут в себя, им нужно было бы поддерживать силы.
Остро ощущалась и нехватка воды. Для того, чтобы достать хоть какую-то влагу, в подземелье выкопали «колодец» — ямку, в которой скапливалась грязная болотная жидкость. Через некоторое время и она стала исчезать – хватало только на то, чтобы смочить в ней тряпку и увлажнять пациентам их пересохшие губы. Больные всё время просили пить…
Из воспоминаний Антонины Передни, самой младшей медсестрички госпиталя:
«Когда закончилась вода в «колодце», мы попробовали углубить его. Копали кружками, руками. Воды не было, была только мокрая липкая грязь. А больные то приходили в сознание, то снова теряли его, и просили пить. Казалось, если бы можно было, кровью своей напоила бы, только бы они не страдали. Белявский хотел покончить с собой — так тяжело ему было. Луцейка его спасла. Положила в тряпку мокрой грязи и выжимала эту тряпку над его лицом, смазывала ему губы, язык».
Впрочем, вскоре даже скудный паёк и недостаток воды стали не самой главной проблемой. Воздухоовод засыпало землей. А нехватка кислорода повлекла за собой и полную темноту – свечи из гильз, так называемые «газовачкі», уже не светили.
«Воздух к нам только через дупло старой сосны поступал. А дупло совсем маленькое… Грибоедова приказала нам, чтобы меньше воздуха тратить, не двигаться. Ну, а как ты не будешь двигаться, когда больные стонут, просят то пить, то судно поднести. Ползёшь, голова кружится, плохо, сердце где-то в горле колотится, вот-вот сомлеешь. Но надо же! Кто же его напоит? Я только одного боялась: вдруг кто-нибудь умрёт, куда мы его денем? Так и будет лежать среди живых. Думала, если выживу, то никогда уже спину не разогну – всё время на четвереньках и на четвереньках, как кот или собака…», — вспоминала впоследствии Лукерья Передня.
«Задыхаться мы начали на вторые сутки».
А вот как описывала события тех страшных дней Ефросинья Грибоедова:
«Задыхаться мы начали на вторые сутки, перестали гореть свечи, спички вспыхивали и сразу гасли. Мы всё делали на ощупь: меняли повязки, давали лекарства. Разобьём ампулу кофеина, процедим через марлю, чтобы осколки стекла не попали в рот, и даём из кружки. В конце каждой землянки был «колодец» сделан – яма глубиной в метр. Вода в ней собиралась болотная, вонючая. Но другой не было. Разогнуться нельзя было. И мы ползали на четвереньках. Доползёшь на коленях до «колодца», зачерпнёшь полкружки воды и назад. Больные и раненые всё время хотели пить. А тут у Лили моей ещё приступ малярии начался. Нам всем жарко, душно, а она просит меня: «Мама, обними меня, мне холодно…».
Фото: Ефросинья Грибоедова
Так прошли и двое, и трое, и десять суток… Люди потеряли счёт времени. Периодически в подземелье доносились звуки из внешнего мира, в основном взрывы и стрельба, ведь невдалеке шли бои. Иногда прямо по замаскированным настилам прохаживались немцы, и тогда на людей сыпался песок… Фашисты не догадывались, что прямо под ними в смертельном ожидании находятся без малого сорок человек. В один из дней рядом с госпиталем каратели поставили свою полевую кухню и стали рыть окопы.
Партизаны выстрелами пытались отвлечь немцев от госпиталя. И не зря. Медсёстры, конечно, старались вести себя очень тихо. Но когда находящиеся в бредовом состоянии раненые слышали над головой немецкую речь, кричали и порывались броситься с ними в бой. Девушки тогда или грудью ложились им на лицо или закрывали рот тряпками – чтобы немцы не услышали эти крики из-под земли.
Фрося Грибоедова после войны вспоминала, что сильнее всех кричали и пытались поднять в атаку остальных двое раненых:
«Две сестры сидели возле них и затыкали им рот тряпками. И так держали. Смотрели только, чтобы не задохнулись. Так они девчатам чуть руки не поломали. А что ты им сделаешь? Без сознания же, ничего не помнят, а мужики они сильные».
«Первое, что запомнилось – грудь разрывается от нехватки воздуха».
Об этом впоследствии рассказывали и трое партизан, которых лечили в госпитале, и которых удалось найти историкам и музейным работникам – Бронислав Полянский, Иван Архипенко и Владимир Белявский.
Из воспоминаний Бронислава Полянского:
«Пришёл я в себя от выстрелов наверху, где-то над самой головой. Никак не пойму, где я и что со мной. Полутемнота, где-то в углу еле-еле горит свеча. Справа и слева от меня лежат незнакомые люди, то ли живые, то ли мертвые, кто-то стонет. Первое, что запомнилось – грудь разрывается от нехватки воздуха. Ко мне наклонилась какая-то девушка (потом я узнал, что это была Наташа Кульба) и шёпотом сказала, что я болен тифом и нахожусь в подземном партизанском госпитале. А над нами – каратели, идет блокада. Стрелять начали совсем рядом, из пулеметов и автоматов. Минометы ударили. И тут мы все услышали над собой немецкую речь. Мы замерли и не дышим. А партизан, который рядом со мной лежал, как подскочит и как закричит в бреду: «Бей фашистскую гадину!»
Фото: Наталья Кульба
Из воспоминаний Владимира Белявского:
«Я не очень хорошо помню, что происходило именно со мной. Помню только, что партизаны много раз порывались выйти вон и«дать последний бой». Одним карабином и тремя гранатами. Мол, лучше умереть наверху от пули, чем задыхаться и гнить живым тут, внизу. И каждый раз их удерживали сестры и санитарки. Удерживали не столько силой, сколько своими ласковыми и нежными словами. У этих девочек, которых мы видеть не видели, а только слышали, было столько силы, веры, любви, столько жизни, что мы, мужики, снова себя ощущали мужиками, ответственными за эти девичьи судьбы. И не только за эти…»
«Жизнь на секунды пошла».
Один карабин и три гранаты, о которых говорил Владимир Белявский – это было всё оружие, которое было у подземного «гарнизона». И после одного случая, когда чуть было не случилась беда, медсёстры держали его у себя.
«Нам, мужчинам, не под силу было слышать близкий бой и не участвовать в нём. Один из раненых услышал про гранаты, схватил одну и бросился по нашим ногам к выходу, чтобы в бой вступить. Сёстры едва свалили его и отняли гранату. С того момента сёстры держали боеприпасы при себе», — вспоминал Владимир Белявский.
Фото: Бегомльский музей
Медсёстры, зная, какие зверства творят фашисты, твёрдо решили не сдаваться в плен и были готовы подорвать себя и раненых.
В один из дней в госпитале услышали шум голосов над скрытым в земле люком. Кто? Немцы нашли убежище? Или свои пришли на помощь? Фрося Грибоедова и Наташа Кульба взяли гранаты и заняли боевые позиции…
Из воспоминаний Ефросиньи Грибоедовой:
«Когда услышали громкие голоса над люком, поняли: это конец. Всё у нас было продумано до мелочей. Две гранаты взяла Наташа Кульба, одну я. «Усики» отогнули, ждём. И в землянке все ждут – жизнь на секунды пошла. Договорились, что бросаем одновременно по моей команде: она дальше, а я прямо под ноги нам. Слышим, люк поднялся, песок на нас посыпался. Вот и всё, думаю, кончилась жизнь. Не себя, Лилю жалко. Хорошо, что никто в темноте слез моих не видит. «Бросай!» — шепчет Наташа. А у меня вдруг сердце застекленело, и какое-то необычное спокойствие наступило. Словно я уже с того света смотрю. «Пускай люк отроют, — шепчу в ответ. – Чтобы хоть один из них вместе с нами околел». Подготовила гранату, жду. А сверху голос: «Не бойтесь, это мы!»
Этот голос, как оказалось, принадлежал Николаю Селюку. Они так спешили, боясь, что никого уже не найдут в живых…
Из воспоминаний Николая Селюка:
«Бежал к землянкам вместе с Клякиным (Петр Семёнович Клякин – командир отряда № 8 партизанской бригады «Железняк» — прим.авт.) и думал с надеждой и ужасом: остался ли хоть кто-то живой? Воды у них было на 3-4 дня. Еды – на неделю от силы. А прошло 18 суток! 18 дней и ночей. «Сколько вас?» — только и спросил Клякин. «Все», — сказала Грибоедова и потеряла сознание. Гранату из её рук Клякин вынул. Ни стоять, ни ходить, ни смотреть они не могли. Они дышали и никак не могли надышаться».
От переживаний девушка настолько крепко сжала гранату, что пришлось разгибать её пальцы один за другим.
«Они подвиг совершили. Они спасли нам жизни», — говорил потом Бронислав Полянский.
И этот подвиг помнят потомки. Подземному госпиталю посвящена экспозиция в Бегомльском музее народной славы, а на месте бывшего подземного госпиталя установлена мемориальная доска. В память о тех, которые сумели не только сами выжить в ужасающих условиях, но и помочь другим.
И до сих пор подвиг служит вдохновением для творческих людей. Вот такое стихотворение, посвящённое подземному лазарету, написал Евгений Крысин.
В землянке среди Домжерицких болот,
Что около Савского Бора,
В краю партизанском был раненых взвод
Оставлен, чтоб вызволить скоро.
Но скоро не вышло и тридцать мужчин
Без рук кто, без ног и тифозных
На долгие дни в подземельной ночи
Остались в условиях грозных.
Без воздуха, света, воды и еды
Семь девушек медперсонала
Спасали ребят от смертельной беды,
И смерть от бойцов отползала.
Ничком, на коленях ползли и они
В убежище, плотно прижатом
К промокшему полу болотной земли,
К своим подопечным солдатам.
По сути, они в коллективном гробу
Готовились с жизнью расстаться,
При жизни себя ощущая в аду,
Где в рост невозможно подняться.
И так – восемнадцать отчаянных дней
Болотная длилась блокада
Геройских девчонок и храбрых парней
В кошмаре телесного чада.
